Добрый день! В этой, 9-й части нашего курса мы поговорим о так называемом новом реализме и отдельно подробно о творчестве Захара Прилепина, которого можно назвать радикальным реалистом. Начнем мы с того, что реализм, в общем-то, ожидался в 2000-е годы. Можно сказать, что явление его не стало неожиданностью. Дело в том, что литература и искусство развиваются, в общем-то, по одному и тому же принципу на протяжении многих уже столетий, можно сказать. Когда что-то придается, когда что-то автоматизируется, когда что-то становится слишком предсказуемым, обычно это вызывает противодействие — то есть вызывает появление прямо противоположной тенденции. Серьезность социалистического реализма не могла не вызвать игровой постмодернизм. А если долго играть, долго шутить, то захочется серьезности. Это произошло именно в 2000-е годы, когда маятник явно качнулся в другую сторону, и наступила эпоха для возвращения к серьезному социальному творчеству, к реализму. Поговорим немножко, буквально несколько слов, о том, что же такое реализм. На самом деле, это определить достаточно сложно. И даже сказать, когда он возникает в истории литературы, непросто. В литературоведении шли большие споры о том, когда можно говорить о возникновении реализма. Некоторые видели зачатки, по крайней мере, реалистического искусства еще в древнерусской, то есть средневековой канонической литературе, в каких-то местах житийных текстов, где происходящее напоминает, скорее, жизнь, чем готовую схему. Потом любили говорить о просветительском реализме XVIII века. На самом деле, реализм в точном смысле слова возникает только в середине XIX века в творчестве всем известных писателей — Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского, Чехова и многих других, где установкой, сознательной установкой писателя становится воспроизведение жизни в формах самой жизни, как тогда формулировали. И это накладывает очень сильное ограничение на фантазию. Фантазия романтиков работает гораздо сильнее, чем фантазия реалистов, как правило. Реалисты ограничивают круг изображаемых явлений, они многого не желают изображать, потому что это нарушает правдоподобие. Но с другой стороны, уже в рамках реализма возникает обвинение в фотографизме, как только изобретается фотография, и намечаются прямо противоположные тенденции. Вот это все можно увидеть и в наше время, то есть в этом смысле ничего нового не происходит. В 90-е годы реализм уходит в тень, как я сказал. И это означает, что многим сильным очень авторам, которые дебютировали или достигли своего расцвета в это время, не повезло. То есть их не заметили, они не получили то признание, которое могли бы получить в других исторических обстоятельствах. Назову только три имени. Ныне покойный Дмитрий Бакин, писатель Олег Павлов и писатель-афганец, то есть писавший об Афганистане, Олег Ермаков. Вот эти писатели реалисты 90-х годов малоизвестны, хотя, может быть, если бы обстоятельства жизненные сложились иначе, мы бы знали о них больше. А что касается постмодернизма, то к началу 2000-х годов он просто надоедает многим. Это видно по публикациям, где к слову "постмодернизм" постоянно начинают прибавлять слова "так называемый" или даже "пресловутый". То, что казалось откровением всего 10 лет назад, сейчас кажется уже какими-то избитыми штампами. И критик Валерия Пустовая — это один из провозвестников нового реализма — объявляет, что в то время господствует всеобщая интуитивная ставка на новый реализм, именно ей принадлежит честь этого названия. Что же это за новый реализм? Мнения есть разные. Вот послушаем, скажем, критика-патриота, почвенника Владимира Бондаренко, довольно известного критика той эпохи и нашей тоже. Он пытается определить специфику нового реализма по отношению к прежней литературе. И пишет примерно так: новый реализм отличается, во-первых, по своему противостоянию постмодерну. В отличие от игрового искривления основного стержня русской литературы, современный реализм серьезен. Во-вторых, говорит он, физиологичностью. То, что не было, пожалуй, в советском социалистическом реализме. Современная проза, молодая проза откровенно рисует нам человеческую физиологию. И поэтому ее часто обвиняют в натурализме или даже порнографии. Вот эти черты, конечно, они присутствуют, но главное, наверное, все-таки не в этом. Валерия Пустовая, еще раз обращаюсь к этому имени, которая гораздо красноречивее, гораздо романтичнее определяет, что такое новый реализм, — как и должно быть у провозвестника этого движения, — говорит примерно так: "Новый реализм преломляет пережитую боль — в красоту, труд — в мысль, предмет — в образ, человека — в творца, дело — в слово". Она называет все это символическим реализмом — еще один синоним для "нового". То есть здесь предпринимается попытка определить новизну этого нового реализма по отношению к старому реализму, а не по отношению к постмодерну. И сформулировать это можно примерно так. Вот что такое реализм, в свое время очень хорошо сказал Фридрих Энгельс в одном из писем своих поздних. Типичный человек в типичных обстоятельствах при верности деталей. Вот эта формула Энгельса, в общем-то, подходит к очень многим традициям реалистической литературы, в том числе и к русской. То есть изображается жизнь такая, какая она есть, какая-то усредненная обычная жизнь. Новизна нового реализма, считала Валерия Пустовая, состоит в том, что он вовсе не стремится изобразить среднего человека, что-то обычное и обыденное. Наоборот, предметом изображения в этом течении станет исключительное, а не типичное, — то есть то, что происходит не часто, но все-таки происходит, и в чем проявляется как бы глубинное качество, суть человека и автора. Это, другими словами, некий экзистенциальный реализм, то есть реализм, в котором человек проявляет себя, когда он оказывается на границе, на краю, в крайних обстоятельствах, в обстоятельствах, когда испытываются все его свойства. Вот это означает, что новый реализм преломляет "боль — в красоту, труд — в мысль, предмет — в образ, человека — в творца, дело — в слово". И Валерия Пустовая, сравнивая трех писателей примерно одного возраста, одного поколения, дебютировавших тогда, в начале 2000-х, выбирает три рассказа на одну и ту же тему и показывает разницу между этими авторами. Вот три рассказа о том, как молодые люди из столицы отправляются куда-то за город или даже в провинцию для того, чтобы уйти в загул, — там просто дешевле, вот им хочется, что называется, оттянуться. И у них ничего не получается. Не удается ничего, и причина в том, что у них нету внутреннего какого-то веселья. Как они себя ни подстегивают, радость к ним не приходит. Разбирая подробно три рассказа трех писателей, Валерия Пустовая показывает, что у одного из них, Романа Сенчина, бытописание, то есть описывается именно жизнь такой, как она есть, во всех деталях, осязаемая такая, серая, тягучая действительность. А у другого — в данном случае выступал в роли такого символического реалиста Дмитрий Новиков — все, оказывается, иначе, все, оказывается, выходит на какой-то новый уровень, на уровень символический, на уровень вечности. Но так получилось, что, по иронии, видимо, судьбы, титул нового реалиста закрепился не за очень хорошим, прекрасным писателем Дмитрием Новиковым, а закрепился именно за писателем Романом Сенчиным, который из всех тех, кого называют новыми реалистами, ближе всего как раз к старым классическим реалистам. Потому что этот писатель сознательно вполне стремится изобразить жизнь такую, как она есть.
